Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

— Все будет: и овраги, и взорванные мосты, и хитрый злобный враг с ложными маневрами и позициями. Но вы обязаны обеспечить выполнение приказа в назначенный срок. Вы — командир, советский командир!

Панфилов с силой подчеркнул последние слова, будто хотел навсегда запечатлеть их в умах своих подчиненных. Он шагнул к замершему строю, но, что-то перерешив, опять обратился к Момыш-улы:

— Последнее замечание. Из вашего доклада я ничего не узнал о действиях командиров рот, взводов, отделений. Выходит, весь бой вы решили провести самолично. Неправильно. Надо уметь проявлять инициативу, не сковывая ее у своих подчиненных. Я имею в виду боевую, разумную инициативу, направленную к одной цели — полному разгрому противника.

— Я понял вас, товарищ генерал, — сказал Момыш-улы,

Панфилов с теплотой подумал: «Отличный командир будет!» Потом он коснулся локтя комиссара Логвиненко и просто сказал:

— Ну что ж, будем принимать присягу.

3

Секретарь ЦК КП(б) Казахстана* принял Панфилова сразу же, как только ему доложили о приходе генерала. Поздоровавшись, они не сели, а продолжали стоять у большого, покрытого синим сукном стола. Июльское солнце яростно атаковало широкие окна, задернутые плотным кремового цвета шелковым полотном. Зной не проникал через занавеси. Просторный кабинет был заполнен ровным, рассеянным светом. На стенах кабинета еще висели карты и диаграммы мирного времени, но на столе у секретаря тускло поблескивало несколько металлических предметов явно не мирного свойства.

Пока Панфилов примечал все это, секретарь ЦК пытливо разглядывал его, изредка проводя ладонью по гладко выбритой голове.

— Хороши штучки, — улыбнулся Панфилов, указывая на стол.

— Да... Вот осваиваем выпуск новой военной продукции, — сразу оживился секретарь, и лицо его покрылось легким румянцем, а в усталых от бессонных ночей глазах заиграли молодые огоньки. — Что же мы стоим, садитесь, Иван Васильевич, — пригласил он генерала и опустился рядом с ним на стул. Взяв в руки одну из металлических деталей, он заговорил, и в голосе его чувствовались теплота и гордость:

— Помните, Иван Васильевич, Ильич говорил, что к югу от Оренбурга и от Омска идут необъятнейшие пространства, где царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость? Помню и я эту патриархальщину, и не понаслышке.

Панфилов слушал не прерывая, и перед его мысленным взором вставали картины бескрайних казахских степей. Он впервые увидел эти степи в годы гражданской войны, когда сражался под началом Чапаева против белых. Тогда же познакомился с народом, о котором с такой гордостью рассказывал сейчас его собеседник.

— Возьмите последние годы, годы индустриализации, — продолжал секретарь, — это ведь целая эпоха в нашем строительстве...

Секретарь встал, подошел к столу и, вынув из папки лист бумаги, протянул его генералу.

— Вот прочтите, Иван Васильевич. Пишут молодые шахтеры-казахи. Просятся на фронт. Сотни подписей!

Панфилов медленно поднялся, упершись в стол руками, словно стало тесно ему в широком кресле, и раздельно произнес:

— Грозен наш народ, когда враг принуждает его взять в руки боевое оружие!

Секретарь, как показалось Панфилову, строго взглянул на него, тихо сказал:

— К вам в дивизию, Иван Васильевич, идут лучшие люди республики*. Коммунисты, комсомольцы, передовики. Мы верим...

— Я понимаю, какая ответственность лежит на мне за судьбу этих людей, — поспешно прервал секретаря Панфилов. — Я постараюсь... я оправдаю доверие партии.

А секретарь, выслушав его, докончил свою мысль:

— Мы глубоко верим, что казахстанцы не подведут в боях, — и, улыбнувшись своей широкой улыбкой, добавил: — А о таких, как вы, Иван Васильевич, в народе говорят: старая гвардия, испытанная гвардия революции*.

— Да, гвардия, — после некоторого раздумья отозвался Панфилов. — А молодежь, о которой вы только что говорили, это молодая гвардия нашей страны. Сила!

— И какая сила, — радостно подхватил секретарь и, помедлив, спросил: — А как, с вашей профессиональной точки зрения, много потребуется времени, чтобы сколотить дивизию?

— В частях и подразделениях работа ведется так: не завтра, а сегодня может быть получен приказ — выступить на фронт. И люди это понимают. Работают день и ночь. Есть, конечно, и трудности, но их преодолеем.

— Какие, в чем?

— Например, создание спецподразделений. Мы вплотную приступили к формированию артполка, но подготовить артиллеристов — дело сложное. Вот и кони...

— Верно, верно, — подтвердил секретарь. — Кони, прямо скажем, полудикие, узды еще не знали. Но зато — выносливые на редкость. Тут уж колхозники постарались на славу — выбрали лучших. Ну, а джигитам нашим не в новинку укрощать диких коней.

— Есть к вам и просьба, — обратился к секретарю Панфилов: — Помогите нам достать для дивизионной типографии печатную машину. Пора выпускать свою газету.

— Это называется решать вопрос оперативно, по-деловому, — улыбнулся секретарь.

— По-военному, — в тон ему отозвался Панфилов. — Нам нужна легкая, подвижная машина. Работать редакции придется на колесах, вблизи передовой линии фронта.

— Понимаю, понимаю, — ответил секретарь и на мгновение задумался. Потом он снял трубку телефонного аппарата, набрал номер.

— Университет?.. Попросите ректора... Здравствуйте... У ЦК к вам просьба: дать во временное пользование печатную машину университетской типографии. Кому? Тут одной солидной организации. Передадим в надежные руки... Когда возвратят? А вот как разгромим фашистов. Да, на фронт. Ну вот и спасибо.

Секретарь положил трубку, поднял смеющиеся глаза на Панфилова.

— Наказ вам, товарищ генерал, от ректора: возвратить печатную машину университету после победы.

— Хороший наказ, хотя в бою все может случиться. Постараемся, однако, выполнить. Обещаю вам, во всяком случае, что личный состав дивизии, узнав об этом наказе, будет помнить его всегда.

4

За двадцать лет службы Панфилова в армии его семье много раз приходилось менять свое местожительство. Но по мере того как подрастали дети, переезды осложнялись: дети уже учились и частая смена преподавателей сказывалась на учебе. Жена не раз говорила:

— Пора тебе и в запас идти. Ты имеешь на это право.

— Что ты! — весело протестовал Панфилов, — столько работы, а ты — в запас. Спроси Валюшу*, она тоже не согласна идти в запас.

— Правильно, папа, — поддерживала дочь. — В наше время увиливать от работы могут только нечестные люди...

В день отъезда в дивизию Панфилов сказал жене:

— Видишь, ты говорила — в запас пора... Нет, мы еще нужны Родине, мы еще верно послужим народу, партии. Скоро фашисты на своей шкуре испытают, что мы за люди...

Обо всем этом Панфилов вспомнил сейчас, шагая по тесному номеру алма-атинской гостиницы «Дом Советов», заложив по излюбленной привычке руки за спину.

— Выходит, не мать тебя уговорила, а ты ее? — спрашивал он дочь.

— Да, — без улыбки, односложно отвечала Валя.

— Значит, на фронт ехать решила всерьез?

— Да.

— И чем же ты там заниматься собираешься?

Валя по-отцовски хмурила брови. Ей казалось: пока отец не оставит этого насмешливо-шутливого тона, вопрос о ее пребывании в дивизии нельзя считать решенным. Поэтому она старалась говорить как можно более серьезно, даже сурово:

— Как будто бы тебе неизвестно, что дочь генерала Панфилова — отличный стрелок.

— Снайпер?

— Да, снайпер.

— По воробьям?

— Знаешь, папа, мне это надоело. Секретарь райкома комсомола сказал, когда я уезжала: «Молодец, Панфилова. Теперь каждый комсомолец должен быть в первых рядах защитников Родины». Всем коллективом меня провожали, и я дала слово, что не подведу нашу комсомольскую организацию. Так что вопрос решен, и если ты не зачислишь меня в свою дивизию, найдется место в другой воинской части.

Панфилов смотрел на дочь, и лукавые огоньки в его карих глазах постепенно гасли. Он уже давно решил в душе, что Валя должна идти на фронт. Много раз об этом говорилось в домашнем кругу в отсутствие дочери. Он искренне обрадовался ее приезду, ему приятно было, что дочь разыскала его, нежданно-негаданно появилась «самовольно» без предупреждения. Он подошел к Вале, взял ее ласково за плечи:

— Дала слово — сдержи его, дочка. Воевать нам придется серьезно.

— Сдержу, папа, — с облегчением вздохнула Валя и высвободила плечи из отцовских рук.

Панфилов отошел к окну, пальцем разгладил щеточку усов и, что-то решив, снова подошел к дочери:

— Снайпер из тебя выйдет, пожалуй, неважный, а вот за ранеными ты будешь хорошо присматривать.

— Но, папа...

— Теперь уж никаких но. Быть настоящей медицинской сестрой, да еще на линии огня — великое дело, — остановил дочь Панфилов, и Валя больше не протестовала. Она знала: если отец произнес это «никаких но», — всем возражениям наступил конец и надо подчиниться. Она устало присела на кушетку, и Панфилов, увидев нераскрытый походный чемоданчик у ног дочери,захлопотал: